Тьма Средних веков

Тьмы Средних веков не существовало. Тьмы невежества и интеллектуальной несвободы, о которой «все знают», никогда не было. Или иначе — она никогда не прекращалась. Соотношение образованных и невежд, благородных и ничтожных, свободных людей и рабов обстоятельств не меняется вот уже с той поры, как люди двинулись в путь по дороге цивилизации — от варварства к интельству и потом к новому прочтению общинного строя, которое уже не за горами.

Но с точки зрения человека визуального мира, Средневековье действительно было погружено во тьму, ведь зрение ещё не стало довлеть над остальными способами восприятия. Игра света была всегда лишь одним из инструментов, но не императором средств обратной связи с миром.

«Новая интенсивность визуальности, утвердившаяся после Гуттенберга, требовала, чтобы свет падал на все предметы. При этом концепция пространства и времени изменится таким образом, что они станут рассматриваться как своего рода вместилища, наполняемые вещами и действиями. В эпоху рукописей же, когда визуальное находилось в тесной связи с аудиотактильным, пространство не воспринималось в качестве визуального вместилища. В книге «Господство механизации» Зигфрид Гидион пишет о том, что в средневековой комнате почти не было никакой обстановки:

«И тем не менее комфорт существовал и в Средние века. Однако его следовало искать в другом измерении, ибо его невозможно было оценить с помощью материальной шкалы. Наслаждения и удовольствия, составляющие суть средневекового комфорта, имели своим источником конфигурацию пространства. Комфорт — та атмосфера, которой человек окружает себя и в которой живёт. Подобно средневековому Царству Бога, это нечто, ускользающее из рук. Средневековый комфорт являлся комфортом пространства.

Средневековая комната казалась заполненной даже тогда, когда в ней не было никакой мебели. Она никогда не выглядела пустой. Идёт ли речь о кафедральном соборе, трапезной или комнате бюргера, они жили своими пропорциями, материалами, формой. И это чувство достоинства и облагороженности пространства не исчезло с окончанием эпохи Средневековья, но продолжало существовать вплоть до того момента, пока индустриальная культура девятнадцатого столетия не притупила все чувства. И, конечно, ни один последующий век не отвергал с такой настойчивостью и решительностью телесный комфорт. Очевидно, аскетизм монастырской жизни неявно формировал специфический образ рассматриваемой эпохи».

А что касается знания, якобы запертого и застывшего, оно развивалось и входило в мир не только через посредство книг. Сегодня мы не знаем иных способов, кроме печатного слово, но давно уже появляется подозрение: так уж они эффективны, как казалось это впавшим в раж интелям двести лет назад.

«Каждому известно выражение «голоса безмолвия». Как правило, оно используется в отношении скульптурных произведений. …Когда благодаря изобретению Гутенберга мир наполнился книгами, человеческий голос умолк. Люди начали читать молча и пассивно, уподобившись потребителям печатной продукции. Архитектура и скульптура тоже замолчали».

Тьма Средних веков — это миф, истоки которого в одномерности визуального мышления. Любые рассуждения, построенные на этом мифе, будут столь же одномерны.

Количество визуальной информации на Западе заменило её качество. Самым ярким проявлением этого стало кино. Есть вполне определённая причина, по которой «Седьмая печать» Бергмана выиграет бой с любыми визуально перенасыщенным фильмом Бея. И дело не только в том, что Бей — патентованная бездарность. Бергман, снимавший фильм про Средневековье, построил его на тех же принципах, на которых зиждилось здание этой утерянной культуры: «Седьмая печать» в визуальном плане скудна количественно, но именно это придаёт ей глубину. Она работает с символами, понимаемыми универсально любым человеком индоевропейской общности. Безусловно, умение говорить на этом практически забытом языке является частью таланта Бергмана. Осознавал ли он до конца, что именно делает, или просто следовал своему чутью, не имеет никакого значения в данном случае. Важно иное: и «Седьмая печать», имитирующая культурные паттерны Средневековья, и, например, скульптурные группы и барельефы средневековых соборов являют собой пример того, как в одной единице визуального можно уместить большой пласт информации. Намного больший, чем сейчас способны воспринять большинство из нас, те, кто не изучал этот вопрос специально и не тренировал своё восприятие и воображение именно для этого.

С Возрождением, которое скорее стоило бы назвать Упадком Востока, мы, возможно, потеряли больше, чем приобрели. Безусловно, именно оно стало предтечей технического прогресса эпохи господства Западной этики, оно привело к смягчению человечества и воспитанию новых возможностей разума, но если мы хотя бы не предпримем попытку восстановить и то, что было утрачено, мы никогда не станем по-настоящему целостными существами.

И, я думаю, нам нужно научиться как-то смягчать эффект закона диалектического отрицания, когда каждая последующая стадия развития отрицает предыдущую, хотя является её прямым потомком. Занимаясь таким отрицанием, мы должны помнить, что следующая итерация будет отрицать уже нас и брать пример с тех, кого мы клеймим «тёмным прошлым».

Так что новая эпоха уже с некоторым презрением смотрит на механистическую эпоху Галактики Гутенберга, пытаясь припомнить, что же было до этого. Расцвет телесных практик, возвращение к традициям ремесленного производства, внимание к «зелёным» технологиям и новый виток развития язычества — всё это до поры до времени Запад пытался переваривать и включать в свою систему, но постепенно стал выдыхаться. Настанет день, и наша цивилизация окончательно повернётся к Северу.

Это происходит уже сейчас, в тот самый момент, когда вы думаете, что ничего никогда не меняется.

================================

И напоследок цитата из «Галактики Гутенберга» о разнице между современным способом восприятия и средневековым. Точнее, между недавно бывшим современным способом восприятия и средневековым.

«Поэтому, когда мы говорим или пишем, идеи рождают комбинации акустических и кинестетических образов, которые сразу же трансформируются в визуальные словесные образы. Сегодня говорящий или пишущий человек едва ли способен воспринимать язык иначе, как в письменной или печатной форме; рефлексивные действия, посредством которых осуществляется процесс чтения или письма настолько «инстинктивны» и совершаются с такой лёгкостью и быстротой, что переход от слуха к визуальности оказывается скрытым от читателя или писателя, а посему чрезвычайно трудно поддаётся анализу. Вполне возможно, что акустические и кинестетические аспекты образа неразделимы, и что «образ» как таковой представляет собой созданную для упрощения анализа абстракцию, не существующую самостоятельно в чистом виде. Но что бы ни думал индивид о собственных мыслительных процессах — а большинство из нас весьма некомпетентны в этих вопросах — факт остаётся фактом: его представления о языке неизменно формируются в процессе общения с печатными материалами».
«Ничто так не чуждо Средневековью, как современный читатель, скользящий взглядом по заголовкам газет и просматривающий колонки в поисках чего-либо интересного, или пробегающий глазами страницы диссертации, дабы решить для себя, стоит ли она более тщательного прочтения, и делающий паузу, чтобы посредством быстрых взглядов усвоить краткое содержание страницы*. Столь же враждебна современности и ёмкая средневековая память, которая, будучи свободной от ограничений, связанных с печатью, играючи, с лёгкостью, свойственной детям, могла осваивать иностранные языки, а также запоминать и воспроизводить длинные эпические поэмы и изысканные лирические произведения**».

*Или просматривающий целых пять секунд продающий одностраничник, или запись в ленте (тут и две секунды не всегда тратится), или список ссылок в результатах поиска.
Мгновенное отсеивание ненужной информации. Конечно, пропадает и какая-то часть нужной, но в свете обширности информационного потока и склонности его составляющих к повторяемости шансы для утерянной информации быть найденной в каком-то ином источнике необыкновенно велики.

**Я бы сказала скорее «будучи заполнена крайне небольшим количеством информации». Несмотря на способность осваивать большое количество иностранных языков (будем честны: в данном случае мы говорим о средневековой Европе, а значит — о большом количестве родственных языков) и запоминать поэмы, по способности обрабатывать информацию и принимать решения насчёт неё человек тогдашний уступает человеку сегодняшнему на порядок, а то и два.

Самая интересная часть, конечно же, здесь: «…когда мы говорим или пишем, идеи рождают комбинации акустических и кинестетических образов…».