Поршнев и советско-марксистская тайнопись
В конце 30-х — начале 40-х годов XIII века Русь оказалась зажатой с запада и с востока между двумя завоевательными империями, с гигантской силой распространявшимися навстречу друг другу.
Одновременная борьба Руси с Золотой Ордой, то есть с западным ответвлением монгольской империи, и с Тевтонским орденом, то есть с восточным ответвлением империи германской, была глубоко прогрессивной и имела значение поистине всемирно-историческое. Она, в полном смысле слова, была делом всего передового и прогрессивного человечества. […] И народ русский словно инстинктивно чувствовал в ту эпоху, что от него зависит что-то огромное, хотя и не укладывающееся в сознании, что он должен совершить что-то почти сверхчеловеческое. Это ощущение породило образы русских богатырей в складывавшихся именно тогда былинах. И образы эти не были одной мечтой, восполнявшей недостаток силы. Они были идеалом, воплощавшимся в жизнь…
Однако, Русь не могла дать одновременный отпор обеим империям… Александр Невский сделал выбор: нанести удар по западному агрессору и пойти на компромисс с восточным…
Русь принуждена была не только допустить сохранение необъятной и мертвящей монгольской империи, но и сама стать, хотя бы в известной мере, ее составной частью. Только такой ценой могло быть куплено в тот момент движение вперед остальной части человечества…»
Я это расшифровываю следующим образом. «Наследних императоров древнего рабовладельческого Китая» — Сталин, «преемник императоров рабовладельческого Рима» — Гитлер. Две «реакционные» тиранические империи стали двигаться навстречу друг другу «в конце 30-х — начале 40-х«. А русские оказались зажаты между ними, между рабством с Запада и рабством с Востока. И те, и те — враги рода человеческого, и для блага человечества их надо уничтожить. Но невозможно одновременно воевать и с теми, и с другими, сил не хватает. Поэтому русскому народу пришлось сделать тяжёлый исторический выбор — пойти на компромисс со своими азиатскими поработителями (коммунистами), чтобы отразить нападение немецких поработителей (нацистов). Но это не делает иго и Орду (т.е., сталинским режим) чем-то хорошим!
При этом, заметьте, это высказывание целиком построено на русских культурных ходах. Это идеальная шифрограмма. Тот же Сталин мог бы прочесть этот текст и не понять в нём ни слова. Да, а дальше у Поршнева ещё и пророчество о будущем есть (написано в 1942!):
«До XIII века всеобщая история не может констатировать безусловной отсталости общественного строя Востока по сравнению с Западом или вообще кардинального несходства исторических судеб Востока и Запада. Только с XIII века это явление выступает на исторической сцене. Европа быстро идет вперед. Азия (т.е., СССР — Г.Н.) погружается в застой. Нельзя не объяснить этого разной судьбой двух реакционных империй, до того развивавшихся с такой удивительной симметрией. Выбор, сделанный Александром Невским, хотя сам детерминированный, в огромной степени в свою очередь детерминировал расхождение путей Запада и Востока».
***
Наконец, то, что Поршнев пишет о церкви и образе дьявола. (Как и в предыдущих случаях, цитирую мнение Поршнева, как оно изложено книге ученика Поршнева, Олега Вите, «Творческое наследние Б.Ф. Поршнева и его современное значение».) Я хотел всего-навсего сослаться на то, что, по мнению Поршнева, церковь выдумала Сатану для борьбы с революцией, потому что мне это показалось забавным. Но я вчитался и картина получилось совсем иной.
«Всякий грех лишь видоизменение одной и той же субстанции — „первородного греха“, или греха как такового. Что же это за субстанция? Средневековые богословы дают недвусмысленный ответ — это неповиновение, восстание. […] В первородном грехе проявилась природа дьявола — возмущение. И в дальнейшем греховная сторона людей — это воля к неповиновению, иначе — к утверждению себя, к „превозвышению себя“. Греховны не сами по себе те поступки, которые запрещены заповедями, греховны не сами плотские действия человека, а обнаруживающиеся в них непослушание и сопротивление. Всякий неповинующийся следует за дьяволом, всякий покорный повинуется богу…
Признавая неискоренимость греховности человека, то есть отягощенность его „первородным грехом“, признавая тем самым присутствие семени сопротивления и восстания во всей окружающей среде, в каждом шаге и помысле простолюдина, христианство глушило в нем малейшие ростки этого семени угрозой страшного загробного наказания. Это было колоссальной силы контрдавление религиозной надстройки на психологию феодально-эксплуатируемого крестьянина […]. В церковных изображениях, в проповедях, в наставлениях — всюду крестьянин изо дня в день сталкивался с наглядными и потрясающими сценами мучений грешников в аду. По своей конкретности образ христианского рая неизмеримо уступал преисподней. А вера в загробную жизнь, в бессмертие души была почти непоколебимой…
Итак, главным в средневековом христианстве было подавление греха, иными словами, всякого духа неповиновения, страхом ужасных загробных наказаний, „страхом ада“. […] Сущностью религии было, как видим, то же, что было и сущностью государства, — подавление угрозы восстаний угрозой наказаний».
Казалось бы, всё хорошо, по-советски благопристойно. И дальше:
[Церковь] на словах радикальнейшим образом отвергала […] реальную общественную действительность: она не только соглашалась, что последняя плоха, но как бы захватывала инициативу в ее отрицании. С первых веков своего существования христианская религия защищала земные порядки тем путем, что отвергала их, хулила здешний мир, как порочный и подлежащий уничтожению, строила ему смелую антитезу в перспективе: наступит день, когда осуществятся народные чаяния справедливости, угнетатели будут наказаны, все будут равны. Это будет „божие царство“ — прямая противоположность земной действительности, „земному граду“…