Улучшаем советскую НФ…
Но если бы это был рассказ про порку, вся соль была бы в этой случайной встрече — наша героиня в новогоднюю ночь встречает на московской улице знаменитого советского поэта, её кумира.
«— Автограф просить будете?
— Не буду. Уже есть».
Но он, конечно же, её не вспомнит. Важно, что она сразу его узнаёт, и ещё, что у него никого нет, что вечером его никто не ждёт. Это же новогодняя ночь, время, когда исполняются мечты, и, в данном случае, это мечта девушки. О том, как она приводит любимого поэта домой и уговаривает его выпороть её до слёз, как вредную непослушную девчонку. Потому что она этого стопроцентно заслуживает, хоть и комсомолка. А поэт — единственный, кому она доверяет, кто сможет её понять. И вообще моральный авторитет, отцовская фигура и идеал мужчины разом. Он же ещё и фронтовик-ополченец, по сюжету.
[Там всё вообще прозрачно. Скорее всего, Алла росла без отца, и тут даже причину изобретать не надо — война.]
Ну и дальше он её выпорол и высек под бой курантов. А потом они страстно любили друг друга, грелись под пледом и пили шампанское. Потому что это новогодняя сказка!
Понятно, что здесь нет сюжета, но его и в оригинале не было.
А arishai на это сказала, что такой вариант стал гораздо более осмысленным, хотя бы и в качестве эротики. Потому что в рассказе что-то такое подразумевалось, пусть даже не именно такое, «иначе в этом нет никакого смысла в принципе». Это девичья фантазия по форме, из которой внутренняя и внешняя цензура вырезала всё содержание. Суть-то всё равно в том, что уникальная, талантливая и красивая девушка-звездочёт, которую очки совсем не портят — это Героиня, а очень взрослый и очень статусный, и при том совершенно ничейный мужчина, воин и поэт, сумевший увидеть в ней «избалованного и капризного ребёнка» — награда для Героини. И можно увести его домой, целовать его сильные мужские руки и смотреть на него снизу вверх.
Улучшаем советскую НФ, или повесть о настоящем рассказе
…а ещё в этом сборнике есть рассказ о человеке по фамилии Трах, Николай Андреевич Трах…
Но речь не о нём. Итак, arishai пошла читать рассказ «Сквозь время», чтобы сравнить его с «Дверью в лето» Хайнлайна (ха-ха-ха), а я потом к ней присоединился.
Суть.
Советский лепрозорий, смертельно больной учёный. Он всю жизнь боролся с проказой. изобрёл лекарство от проказы (препарат АД — отличное название!), но, в итоге, сам заразился и себя исцелить не сумел. Болезнь побеждает. По всем прогнозам, он не проживёт и года.
«Это была какая-то редчайшая разновидность лепроматозной проказы — злокачественная, скоротечная. Проказа словно мстила человеку, посягнувшему на ее тайны. Препарат АД не помогал. Каждый эксперимент — теперь Садовский экспериментировал на себе — приносил ухудшение. (…)
Новые опыты — новые неудачи. Они подгоняли болезнь. История болезни Александра Садовского быстро превратилась в пухлую папку. Садовский был и исследователем, и врачом, и больным. В историю болезни вписывались скупые, пожалуй, излишне скупые жалобы больного, латынь врача, химические формулы исследователя. Каждый опыт приближал победу исследователя. Каждый опыт приближал гибель больного. Врачу оставалось определить — что произойдет раньше.
В декабре Садовский-врач знал: больной погибнет прежде, чем исследователь найдет средство опасения. Исследователю нужно было три-четыре года; больному оставалось восемь, может быть, десять месяцев».
В лепрозорий приезжает специалист про крионике Зорин (с этого, собственно, начинается рассказ), который предлагает Садовскому стать подопытным кроликом в эксперименте по заморозке человека на произвольно долгий срок, с последующим оживлением. Если всё получится, то рано или поздно будет найдено лекарство, Садовского разморозят и исцелят. Если не получится, то Садовский просто уснёт навсегда, но это в любом случае не хуже, чем смерть от проказы.
Садовский понимает, что терять ему нечего и надо соглашаться, но до последнего колеблется и сомневается, потому что он человек и ему страшно. Потом, конечно, всё равно соглашается.
«— Прошло девятнадцать лет, — отчётливо, почти по слогам повторил Зорин. — Проказа излечена. Это было нелегко. Последняя стадия,. Девятнадцать лет…
— А вы? — прошептал Садовский. — Вы?
— Мы победили старость, — просто сказал Зорин. — Поэтому я… такой… Старость теперь наступает нескоро. (…)
— А… другое? — еле слышно спросил Садовский. — Девятнадцать лет… Люди…Зорин понял.
— Да, коммунизм, — он улыбнулся. — Многое изменилось. Вы не узнаете».
— Да, коммунизм, — он улыбнулся и почти сказал, что с коммунизмом, слава богу, покончено, но решил пока пожалеть нервы пациента. — Многое изменилось.
И это, мать его, финал рассказа.