Улучшаем советскую НФ…
Причём, как сказала arishai, написан-то он даже неплохо. Страх Зорина перед невидимой заразой в лепрозории, сомнения Садовского и его иррациональное желание отказать Зорину изображены хорошо, достоверно. Но это не рассказ, не история. Абсолютно пустой текст, хоть шаром покати. Для чего нужно было бумагу переводить? Разве что ради этой фразы в конце: писательница демонстрирует лояльность идеологии и показную веру в то, что в пределах двадцати лет, плюс-минус, мы достигнем коммунизма и технологической сингулярности. Ведь Ильич обещал! Люди, заставшие его, узреют коммунизм! Это прям и смешно, и грустно.
«Фантдопущение» и новизна идеи — просто за пределами добра и зла. Истории про долгий сон и пробуждение в будущем не были новыми и тогда, когда Вашингтон Ирвинг писал про Рипа ван Винкля. Заморозка и коммунизм? Маяковский, «Клоп». Заморозка с медицинскими целями, чтобы в будущем исцелять болезни, неизлечимые в настоящем? Было и до Журавлёвой, и намного лучше. А главное, подобный сюжет в принципе не может быть вещью в себе, это всегда приём, нужный для чего-то ещё. Для чего-то, что Журавлёва забыла положить в свой рассказ.
Что я могу сказать? Ребят, у вас была охренительно низкая планка.
arishai: [Яркий и мощный?] Они будто первый оргазм описывают, я не знаю.
Я: Надеюсь, её первый оргазм был лучше её первого опубликованного рассказа. (Здесь должна была быть шутка про ТРИЗ.)
Но я придумал, как можно было бы сделать из этого недотекста образцовый и стопроцентно правильный советский рассказ!
Общая канва примерно такая же — врач, безнадёжная болезнь, он её всю жизнь изучал, заразился, проиграл бой, у него впереди мучительная и неизбежная смерть. Не хватает времени. Ему предлагают выход — заморозка и криосон. Он соглашается и просыпается в недалёком будущем. Там коммунизм, 21 век, все молодые, счастливые, старые проблемы человечества решены. Это надо дать самыми общими и лаконичными мазками, но дать.
Постепенно он узнаёт, что его старая и изученная болезнь на самом деле была новой, или новой версией старой, неважно, главное, что он — первый зафиксированный случай. Это была не случайная аномалия, не уникальное сочетание факторов, а что-то новое, то, с чем врачи раньше не сталкивались. И от этой заразы в дальнейшем ещё сколько-то людей померло, ибо на всех экспериментальных морозильников не хватило. Но потом решение всё-таки было найдено, потому что тогда, в прошлой жизни, он был уже близок к разгадке, и от него остались записи. И вот, наконец-то, его смогли разморозить и исцелить.
Затем он усилием воли возвращается в своё прошлое. «Последнее искушение Христа», советская версия. На самом деле, он всё это время был в клинике и просто размышлял над предложением доктора Зорина. И общался в бреду с собственным подсознанием, которое ему и предложило ответ — и указание на то, куда копать в плане исследования болезни, посредством реконструкции будущего, где исследования уже успешно завершились.
Потому что да, он умрёт, и плохо умрёт, сгниёт заживо. Но эти месяцы работы, которые он выиграет сейчас, перед смертью, сберегут годы исследований для других врачей — и это, в свою очередь, позволит спасти сотни жизней.
Это как выбор раненного офицера, который может обеспечить себе эвакуацию в тыл, где он спокойно доживёт до конца войны — или решит остаться со своими людьми на передовой, в пылу сражения, в безнадёжной ситуации, где он неизбежно погибнет, но, возможно, своими действиями приблизит прорыв и успех всей операции.
Вот она, советская мораль для такого рассказа — нельзя просто лечь, заснуть и проснуться в коммунизме, где все давно уже выиграли твой бой за тебя. Коммунизм слагается из тех жертв, которые мы готовы принести для будущего здесь и сейчас.