Разум. Мемы и архетипы. §1
Но самое интересное, что в конце концов, даже мемокомплексы объединяются в огромные конгломераты, для которых у нас тоже есть названия: национальное самосознание, культура (в значении совокупности идей и объектов, которые присущи конкретному народу или периоду истории) и даже информационное пространство, которое одновременно и место действия, и совокупность действующих в этом месте субъектов, а также объектов, испытывающих на себе действие последних.
Конгломераты могут меняться со временем (точнее, как и любая система, они должны меняться ради собственного выживания), но в них всегда есть ядро, которое питает всё остальное, ядро вечное и, в общем-то, неизменное. То, что мы бы назвали сутью.
Например, конгломерат мемов, соответствующий информационному подпространству индоевропейской общности. В нём существуют очень устойчивые мифы, образы и мотивы, которые и делают нас, членов этой общности, близкими друг другу. Мы можем найти эти схожие мотивы в морфемах нашего языка, в отношении к некоторым животным (например, где-то глубоко-глубоко-глубоко внутри каждого из нас всё ещё живёт представление о том, что крупный рогатых скот — это символ достатка), в обожествлении солнца и огня. Хотя последнее должно быть свойственно всем людям, поскольку преклонение перед солнцем (и другими силами природы) — один из самых древних и глубоких архетипов.
Мемы создают пресловутый «культурный код», считываемый представителями конкретной культуры, но недоступный для «чужаков». Группы и общности издавна используют мемы, чтобы «метить» своих членов. Мемы, безусловно, участвуют в поддержании групповых ценностей, но не только это: группа буквально говорит на одном языке; язык тысячелетиями и был тем секретным кодом, по которому люди узнают членов своего племени. Не на пустом месте возникла байка о том, как далёкие предки британцев в качестве пароля использовали слова со звуком [ð/θ] («th»): смог произнести — свой, не смог — голова с плеч. Звук — ещё не мем (хотя фонема, видимо, уже может быть мемом, например, такая древняя как «ма»), но эта байка — отражение того, как мы все на самом деле рассматриваем язык, на котором говорим. Человек, знающий иностранные языки, — уже немножечко свой среди чужих.
Язык сообщества постоянно видоизменяется, внутри сообщества рождаются и гибнут (или присоединяются к ядру мемокомлекса и выживают) малые мемы. Человека, потерявшего связь с сообществом и выбывшего из этого процесса, неслучайно посещает чувство отрезанного ломтя. Это именно то ощущение, которое подспудно владеет первым-вторым поколением эмигрантов и их сообществами; и особенно часто оно выражается в ощущении «потерянного языка». Родной язык становится для них чужим, поскольку в то время как языковая среда основной общности бурлит, видоизменяется и куда-то эволюционирует, их собственная как будто застывает во времени. Изменения, происходящие в ней, гораздо менее значительны и активны, и зачастую нежелательны, поскольку связаны, в первую очередь, с заимствованием и забыванием. Любопытно, что в подавляющем большинстве случаев изменения языка основной общности эмигрантским сообществом воспринимаются в негативном ключе, чему, к примеру, можно назвать две причины, субъективную и объективную. Субъективная касается естественного желания человека и группы защищать свои собственные мемы (что особенно важно в случае языка, поскольку именно он формирует способы восприятия информации о мире, её обработки, а также обратной связи, т.е. формирует мировоззрение и самовосприятие человека). Объективная вытекает из того, как эволюционирует язык: это всегда происходит в разговорной речи (а в наше время ещё и в той части Интернета, которая, хоть и является печатным текстом, но по сути своей соответствует разговорному общению, т.е. в блогах и социальных сетях). Письменная речь лишь фиксирует происходящие изменения, и мало-помалу в литературный язык проникают артефакты разговорного. Но вот что любопытно: так происходит из века в век, и этот ручеёк никогда не останавливается. Вчерашние разговорные словечки сначала становятся нормой, потом — литературной нормой. «Ухудшение» языка — всего лишь иллюзия, но очень яркая. И потому эмигранты очень часто характеризуют «новый» язык бывшей родины как «мусорный», «безграмотный» или «язык подворотен».
Это нормально: так происходило всегда и будет происходить ещё долгое время. Как показывает настоящее, глобальная сеть замедляет процесс нарастания разрыва между языком основной и малых общностей, но не отменяет его.