Разум. Невиртуальность. §1
Сколько бы люди не называли своё время «новым», «новейшим», «самым последним», каждый раз за ним приходила новая история. Всё менялось подспудно, чтобы взорваться и явить дикий мир будущего, неузнаваемый мир.
Какой будет новая история? Все предсказания о ней — предсказания «об арбузах величиною с дом», всего лишь линейная экстраполяция существующих тенденций. Ничего, чего бы ещё не было или на что бы не намекало сегодня, ничего иного для завтра наше воображение не сможет предсказать.
Чем дальше в будущее мы погружаемся в своих фантазиях, тем более шаткой становится их основание, конечно же, ни одной истории про далёкое послезавтра не суждено сбыться хоть частично. Ни звёздных войн, ни восстания машин, ни растворения в виртуале… ни Пандема, ни Панема, ни Апокалипсиса. Всё, что можно придумать, всего того не случится.
С ближайшим будущим не так. На самом деле оно даже в чём-то очевидно — в пределах вероятности «альфа», обратной вероятности «бета» некоего непредсказуемого события — катастрофы, великого изобретения, второго пришествия богов. И наша «альфа» поддаётся прогнозам, и все мы чувствует проникновение этого «малого» будущего в нынешнюю реальность. А предчувствуя, делимся друг с другом наблюдениями.
Мы залезаем в прошлое, мы прочёсываем настоящее, мы призываем богами данную способность предсказывать самые ближайшие события — и всё ради поисков ниточек, которые к чему-то могут привести.
Мы хотим знать новую историю заранее, потому что хотим быть готовыми к ней.
Но мы никогда не готовы.
Всё же, если говорить об экстраполяции, то здесь мы всегда свободны в том, какие тенденции принимать в расчёт, а какие отвергнуть, чему пророчить развитие, что называть тупиком и какие, в конце концов, приметы прошлого призвать к повторению в новом качестве на следующем витке истории.
«Новая интенсивность визуальности, утвердившаяся после Гуттенберга, требовала, чтобы свет падал на все предметы. При этом концепция пространства и времени изменится таким образом, что они станут рассматриваться, как своего рода вместилища, наполняемые вещами и действиями. В эпоху рукописей же, когда визуальное находилось в тесной связи с аудиотактильным, пространство не воспринималось в качестве визуального вместилища».
Маршалл Маклюэн «Галактика Гутенберга»
Революция зрения, давшая толчок прогрессу, приведшая к тому варианту дикого мира будущего, который мы имеем сейчас, — к нашему настоящему, должна потухнуть. Как и любое пламя, разгоревшись ярко, она пожрала саму себя и обанкротилась исторически. Ресурс визуальности исчерпан, и отныне пространство наполняется не только светом, но и тенями; ориентироваться в этом сумраке нужно, опираясь на иные органы чувств, доверяя больше телу, чем разуму. Одновременно это означает возвращение единства, утерянного не так давно — в исторической перспективе, когда затеянный много сот миллионов лет назад симбиоз отдельных клеток ради создания единого организма вновь обретает свой истинный смысл. Здесь становится важен голос каждого.
Услышать эти миллионы голосов — значит услышать самого себя, впервые столкнуться с собой, не как с «другим», но как с «я». Это возвращение истины.
«Однако мы вынуждены обратиться к «Дунсиаде»… Здесь прослеживается погружение человеческого сознания в болото порождённого книгой бессознательного. Потомкам было неясно, почему, если верить в пророчество, содержащееся в конце книги четвёртой, на литературу возлагалась ответственность за оглупление и оглушение людей, а также за то, что погрузив наш рафинированный, изысканный и утончённый мир в глубокий гипнотический сон, она повела его обратно к состоянию примитивизма, в туземную Африку, столкнув нас в бездну бессознательного. Самый простой ключ к пониманию происходящего кроется в идее, которая являлась для нас путеводной звездой на всём протяжении книги: расширение тенденции отделения визуальной способности от взаимодействия с другими чувствами приводит к выбраковке из сферы сознательного большей части нашего опыта и последующей гипертрофии бессознательного».
Маршалл Маклюэн «Галактика Гутенберга»
В этом вечном сумраке неопознанного, что заключён ныне внутри каждого человека, тонет и прошлое, и настоящее, и будущее. В прошлом скитаются позабытые архетипы, утерянные смыслы, потерявшие верное звучание слова — всё то, что досталось по наследству, о чём говорится в книге родовой памяти. Человек вынужден буквально расшифровывать их по намёкам и смутным проявлениям, чтобы обрести понимание того, что принадлежит ему уже по праву рождения. Часть идентичности, рождающаяся из связи с прошлым, закодированная в крови, почти потеряна, а если и не потеряна, то тщательно спрятана.