Моя Арда

=======

Это, конечно, требует ещё одной горсти слов.

Мне никогда особо не нравился «Хоббит», хотя мне его в позднесоветском детстве читали родители.

Я не фанат «Властелина колец», хотя прочёл его где-то в старших классах школы, для галочки. Возможно, в этом была и вина перевода — мне как пить дать попался тот, где был здравур, древни и Мустангрим, то есть вообще мимо. «Властелин колец» — это та книга, на которой сломалась «советская школа перевода». И да, я бы скорее предпочёл, чтобы «Властелин колец» переводили сухо и по существу, как переводили Ле Карре или Флеминга.

[Я даже знаю, почему я так думаю. Был такой бессмысленный советский телефильм по «Хоббиту», с божественным Зиновием Гердтом в роли автора. Он комментировал происходящее этаким тоном, знаете, как у английского разведчика на пенсии, который рассказывает о блестящей спецоперации, которую он однажды курировал. «Гриф секретности снят». То есть когда-то, где-то там, к инженеру Бэггинсу завалились, как к себе на конспиративную квартиру, боевики революционного подполья во главе с зарубежным товарищем. И они за полчаса развели несчастного Бильбо, как последнего кролика: дескать, он, как интеллигентный человек, не имеет морального права уклоняться от борьбы с драконом русского самодержавия, а для начала стоило бы помочь новым друзьям провести одну небольшую экспроприацию… Дальше они там бегали от царских жандармов-гоблинов, всё ясно.

А на фоне всего этого Гердт расставлял точки над гномами:

«Что правда, то правда, гномы не герои, а вполне расчётливый народец, превыше всего ставящий сокровища. Попадаются гномы хитрые, и коварные, и вообще дрянные; но есть и порядочные, вроде [тех, которые на нас работали]. Только не надо ждать от них слишком многого«.

И это был голос настоящего англичанина, описывающего «малые народы», на которые приходится делать ставку, чтобы не дать России подобраться к Индии. Один в один.]

Если не считать (возможно) неудачного перевода, «Властелин колец» начал мне нравится где-то так к тому третьему, когда пошло эпическое чукалово. Но, в общем, я не был впечатлён, у меня остались вопросы к сюжету и композиции этой книги. Меньше всего я был готов на неё молиться.

При этом, был «Сильм» 92 года в переводе Эстель, который стоял у меня на полке с детства, и откуда я, в общем и в целом, содрал свой личный пантеон, слегка его доработав. «Сильм» я любил, и чем дальше, тем больше я его любил.

Я искренне люблю «Звирьмариллион», но там в конце стоит следующее:

«Господа! Я циник, пошляк, издеватель и извратитель. Я обо…. (глагол опущен) и светлых и темных, и буду заслужено бит и теми и другими. Благородные рыцари с деревяными мечами при встрече уже сейчас не подают мне руки, а что будет после того, как «Звирьмарилион» увидит свет, я даже и не знаю -— возможно, меня насильно запакуют в жестяные латы и устроят поединок чести на боевых вениках. Но: при всем при этом я очень люблю трилогию «Властелин колец», в которой гораздо меньше сволочного политиканства, унылого летописания и с понтом благородной горделивости, чем в любой из глав «Сильмарилиона». И поэтому я не буду дотрагиваться до истории колец своими грязными руками (хотя по мелочам там есть до чего дотронуться). Благодарю вас».

И я такой: Что?! Вот такие настроения в лихие девяностые царили в рядах рыцарей занавески? …До сих пор не выношу, когда кто-то плохо отзывается о «Сильмариллионе».

Но на самом деле, всё изменили письма Толкиена, когда у нас их издали в начале двухтысячных и я купил этот томик. Письма во многом открыли мне глаза.

И черновики, да.

Как бы это сказать, на основе его собственных писем Профессора легко изобразить довольно скучным и ограниченным человеком. Педант и ханжа, который крестится на телеграфные столбы, а при виде подъезжающего к станции поезда пафосно заявляет, что вот, были времена, когда англичане сражались с драконами, а не катались у них на спине! И да, конечно же, английский католик, из тех, кто готов повторять вслед за Честертоном, что пока неграмотные чумазые крестьяне вкалывали на монастырских полях, то это и было самое справедливое, доброе и мудрое общественное устройство в истории. А потом пришли атеисты с их борьбой с детской смертностью и похерили Старую Добрую Англию.

При всём при том, этому человеку достался дар воображения, который даже трудно с чем-то сравнить. И всё это было помножено на дисциплину, закалённую годами лингвистических и филологических штудий. Письма позволили мне понять, как тщательно он прорабатывал свой мир, как глубоко, насколько осмысленно было всё, что он делал.

А черновики — это концентрат идей и образов. Толкиену приходилось выкидывать и отвергать гениальные находки, просто потому, что они никуда уже не лезли — вещи, за которые другой, менее талантливый автор удавился бы.

Три лика Профессора: Фантазёр-созидатель, Моралист-хранитель, Критик-разрушитель

Так вот, помимо Толкиена-католика (ханжи) и Толкиена-поэта (глюколова), существовал ещё один Толкиен, дитя эры разума и прогресса, который верил в науку и человеческий разум. И это та черта, которая реже всего встречается у его поклонников и подражателей. [Реплика в сторону.]

Толкиен был очень рациональным человеком. Ему было важно, чтобы в его творчестве всё сходилось — расстояния, стороны света, фазы луны. Он говорил, что его тексты надо понимать так, как они написаны: «дни это дни, мили это мили, погода это погода». Это не какая-то там аллегория.

В своём неоконченном произведении «Записки Клуба Мнений» (The Notion Club Papers) Толкиен, устами своих героев, ругает научную фантастику за то, что она недостаточна научна. Он пишет, что нельзя просто так заявить антигравитацию, потому что гравитация — это не какие-то там пучки лучей, она так не работает. Нельзя рассказывать о полётах со сверхсветовой скоростью, потому что это невозможно. А ведь сюжеты про космические полёты должны соответствовать нашим текущим знаниям о Вселенной. Если они не соответствуют, то это не НФ, а сказка, фэнтези — вдобавок, довольно ублюдочной разновидности. («So a space-travel story ought to be made to fit, as far as we can see, the Universe as it is. If it doesn’t or doesn’t try to, then it does become a fairy-story — of a debased kind.«)

Самое смешное, что как показывает этот эпизод, Толкиен пытался следить за научной фантастикой, по крайней мере, на протяжении сороковых годов, когда писался этот текст. Учитывая, какие образцы жанра ему могли тогда встретиться, его критика была вполне справедлива. Да, Толкиен был классическим гуманитарием, и в физике не особо разбирался, но важен сам факт, что его волновали эти вопросы.

Толкиен интересовался прошлым, с научной точки зрения, в том числе, прошлым Земли, в том числе, вымершими представителями европейской мегафауны. Олифанты-мумаки — это гигантские ископаемые родичи слона, типа степного мамонта. «Дикие быки Арау» (т.е. Оромэ), на которых охотился предок Дэнетора, и из рогов которых был изготовлен охотничий рог Боромира, очень похожи на европейского тура. При этом, Толкиен недолюбливал современные ему реконструкции ископаемых животных и прошлых геологических эпох, считая, что там больше мифов (в плохом смысле слова), чем науки. Опять же, подозрения Толкиена были вполне оправданны, ибо те реконструкции были крайне «фантазийны» с точки зрения наших сегодняшних представлений о прошлом.

Страницы: 1 2 3 4 5 6

Страницы ( 4 из 6 ): « Предыдущая123 4 56Следующая »