Моя Арда
***
Да, я пытаюсь подготовить себе площадку для разговора о том, почему Толкиена (сурового рационалиста, верящего в науку) чем дальше, тем больше бесила плоская Арда с искусственным Солнцем и Луной, выдуманная Толкиеном (поэтом-визионером).
Моя Арда, теория
Когда Толкиен написал «Хоббита», эта книга сразу и прочно встала на полку английской детской классики.
Когда Толкиен написал «Властелина колец», эта книга стала одним из этапных романов 20 века, степень влияния которого на массовую культуру сложно переоценить. Но на тот момент лишь высоколобые критики могли позволить себе рассуждать о том, что у автора был «какой-то свой, индивидуальный мир». Для многих людей, которые не читали приложения, все эти красивые слова («Гондолин, Феанор, Моргот») оставались именно красивыми словами — необходимыми для создания сказочной атмосферы и ощущения древней истории, но не несущими в себе никакой дополнительной информации. Никто ведь не требовал у Лавкрафта предъявить полный текст «Некромоникона», правда? Если Ватсон мимоходом упоминает разные интригующие дела, которые он расследовал вместе с Холмсом, это не значит, что сам Конан-Дойл мог бы нам о них рассказать.
Когда Кристофер Толкиен издал «Сильмариллион», это изменило всё. Свойства толкиеновской вселенной необратимо изменились. [Мне действительно сложно представить, как люди воспринимали «Властелин колец» без «Сильмарилиона».] Да, мне нравится «Сильмариллион». «Властелин колец», в каком-то смысле, это чересчур нормальный роман. Обычный и написанный по формуле — и, с моей точки зрения, проваливающийся в тех моментах, которые делают роман романом: диалоги, любовные страсти, внезапные сюжетные повороты. Так вот, «нормальность» «Властелина колец» выглядела так: «Ну конечно же, современный человек — это жалкое днище. Гениальность авторского подхода проявилась в том, центре повествования находятся хоббиты, которые по определению являются днищами, а весь остальной мир крутится вокруг них, и именно от них зависит судьба мира. Героических персонажей мы воспринимаем глазами хоббитов, и это очень правильно, иначе пафосные герои не вызывали бы у нас никакого отклика или симпатии. Текст «Хоббита» и «Властелина колец» начинается с уютной хоббитской жизни, понятной современному человеку, и только потом постепенно погружается в пространство сказки и рыцарского романа, никогда не теряя изначальной привязки к обыденной реальности«. Так писали тогда, иногда и сейчас так пишут. Толкиен, начитавшись подобных статей, сам начинал в это верить, и писал в письмах, что людям вряд ли понравится «Сильмариллион» — ведь там нет хоббитов, нет обыденности, нет привычных зацепок, и вообще это не роман в обычном смысле слова.
…А потом «Сильмариллион» вышел, и оказалось, что библейский эпический формат вполне себе работает. Людей зацепило. Художественное творчество по мотивам «Сильмариллиона» — яркое тому доказательство. Да, без успеха «Хоббита» не было бы «Властелина колец», а без «Властелина колец» не было бы «Сильмариллиона». Но появление «Сильмариллиона» превратило «Хоббита» и «Властелин колец» в развёрнутые комментарии-иллюстрации к отдельным эпизодам «Сильма». И это круто. В этом смысле, мне плевать, что Кристофер создавал печатный «Сильмариллион» по принципу «я тебя слепила из того, что было», и что отдельные (редкие) эпизоды ему приходилось реконструировать на основе таких источников, как записки на салфетках, разговоры с отцом и разговоры с отцом во сне. («Разговоры с отцом во сне», 15-й том «Истории Средиземья».) Печатный «Сильмариллион» существует как цельное, законченное и очень сильное произведение.
Но вот когда Кристофер Толкиен начал издавать тома «История Средиземья» , тогда-то всё и стало по-настоящему круто. Опубликованные черновики Толкиена не просто дали читателю возможность понять замысел автора в его эволюционном развитии. В моём восприятии они образовали некий сверхроман, метароман. Темой этого метаромана является Творчество — и, естественно, Творение и Творец. Этот метароман каким-то образом захватывает и включает в себя всё, с чем соприкасается — от Ветхого завета до личных «квент» русских толкинистов девяностых. (Люди воображают себя персонажами и придумывают себе биографии в рамках сюжета — да, это не часть классического текста, который фиксирован и неизменен в своей печатной форме, но это неотъемлемая часть метатекста; если мы хотим понять творчество Шекспира во всей его полноте, мы должны изучать и историю постановок его пьес на сцене.) Но главное свойство метаромана — его изоморфность реальности, согласно принципу Гермеса Трисмегиста, «как вверху, так и внизу». Реальность текста подобна реальности, окружающей текст, и они влияют друг на друга. Об этом я и хотел бы написать, помимо всего прочего.
Что я имею в виду?
Например, Толкиен пишет, в «Преображённых мифах«:
«Валар «увядают» и становятся слабее по мере того, как очертания и устройство вещей определяются и укрепляются. Чем длиннее Прошлое, тем ближе Будущее, и тем меньше места для важных изменений (беспрепятственных действий на физическом плане, не деструктивных в своем назначении). Прошлое, однажды «достигнутое», стало частью «Музыки в Бытии». Только Эру может изменять «Музыку»».
И это состояние самого Толкиена на тот момент, в поздний период существования его легендариума. Ему кажется, что многие вещи были задуманы неправильно, что их с самого начала нужно было делать иначе. Но он чувствует, как на него давит груз уже написанного. Чем больше текст, тем сложнее внести в него радикальные поправки. Однажды написанное стало частью общего сюжета. Каждая деталь связана с другой множеством незримых смысловых нитей. Если начать переписывать что-то одно, может рухнуть вся конструкция. Толкиену перестали нравиться: плоская Арда, Столпы со Светильниками, многотысячелетняя звёздная ночь Средиземья, сотворение валарами «малых» Солнца и Луны, которые вращались вокруг плоской Арды, пробуждение первых людей с первым восходом светила, последующее «закругление» мира и появление настоящей Солнечной системы и настоящей Вселенной. Но на эти эпизоды было завязано слишком многое из того, что уже было им создано.
Или вот, из «Сильмариллиона»:
«Однако сами синдары до Войны мало пользовались [рунами] и не вели летописей, а многое, что хранилось в памяти, погибло при разорении Дориата».
Толкиен написал это в тридцатые годы, а имелось в виду следующее. У нас мало данных о событиях, которые привели к разорению Дориата, а всё потому, что ранняя версия автора перестала устраивать, а новую он ещё не придумал. В итоге, Толкиен так и не создал полную историю Дориата, и Кристоферу пришлось рожать версию «Сильмариллиона» из разрозненных и противоречивых отрывков (см. выше). Эх, надо было синдарам серьёзнее относиться к ведению исторических хроник!
«Однако говорилось среди эльдаров, что валары всегда стремились, вопреки Мелькору, править Землей и подготовить ее к приходу Первородных; и они создавали земли, а Мелькор разрушал их; выравнивали долины — Мелькор вздымал их вверх; воздвигали горы — Мелькор низвергал их; заполняли моря — Мелькор иссушал их; и не было нигде ни покоя, ни мира, ибо, едва начинали валары какой–нибудь труд, Мелькор разрушал содеянное или портил его. И все же труды их были не напрасны; и хотя ни в одном деле их воля и помыслы не свершились полностью и все имеет иной облик, чем хотелось вначале валарам, — тем не менее, хоть и медленно, Земля обрела вид и форму».
«Ни в одном деле помыслы не свершились полностью и всё имеет другой облик, чем хотелось вначале» — это, опять же, авторский комментарий к собственному тексту. Сюжет не воплотился так, как он задумывался, и результатом работы над текстом стало нечто совсем другое, неожиданное. Опубликованные черновики как раз и позволяют понять, как выглядела Изначальная Арда в голове у автора, что там должно было происходить, и как всё это менялось в привычную нам сторону.
«Но тема развивалась — и в душе Ме́лькора запало искушение повести мелодию по–своему, не так, как задумал Илуватар: ибо так мыслил он возвысить силу и блеск партии, назначенной ему».
Это то, что привело в движение сюжет «Сильмариллиона — и это сквозная тема метаромана в целом. Если смотреть черновики, то в десятые-двадцатые годы Мелько — это один из четырёх «стихийных» братьев, который сильнее большинства валаров, не считая Манвэ, в схватке один на один, но слабее двух сильных, например, Тулкаса и Мандоса. В тридцатые годы Мелькор уже сильнее каждого валара по отдельности, но слабее, чем совокупность валаров в целом. К шестидесятым годам Моргот — это какой-то запредельный космический бог, который изначально сильнее всех планетарных божков, вместе взятых. Что это, как не результат борьбы за возвеличивание своей роли?